В Твери прошла международная научная конференция, посвященная 70-й годовщине массовых расстрелов польских военнопленных сотрудниками советского НКВД. Конференция была оганизована государственным музейным комплексом «Медное» совместно с обществом «Мемориал», при содействии посольства Республики Польша.

Уровень конференции был достаточно высок. Она открылась докладом Натальи Лебедевой, профессора, сотрудника Института всеобщей истории РАН – на сегодняшний день одного из ведущих экспертов «Катынского дела» в России.

Три доклада представила польская профессура: Альбин Гловацкий (Лодзинский университет), Анджей Мисюк и Бронислав Млодзеевский (Варминско-Мазурский университет). С докладами также выступили сотрудники мемориальных комплексов «Медное» и «Катынь» Елена Образцова, Иван Цыков и Галина Андреенкова.

Отдельно следует выделить выступления представителя Международного общества «Мемориал» Александра Гурьянова и генерала юстиции Александра Третецкого, которые были посвящены современным аспектам польской трагедии.

Вели конференцию представитель Тверского отделения общества «Мемориал» и постоянный представитель Польской академии наук при РАН профессор Мариуш Волос. Еще одна деталь: освещать ход конференции приехали корреспонденты Польского телевидения и Всемирной службы Би-Би-Си.

Чем же вызван такой интерес к катынской истории? Вряд ли его можно отнести только на счет очередной круглой даты. Здесь скорее просматривается другая закономерность: общая актуализация истории Второй мировой войны в свете серьезных перемен, происходящих на европейском континенте после краха коммунистических режимов и распада СССР. Попытки пересмотреть эту историю, перетолковать ее в угоду той или иной политической доктрине хорошо известны.

Именно поэтому тверская конференция была подчеркнуто деполитизирована. Все докладчики оперировали только фактами – как давно известными, так и недавно открытыми. И выводы делались только на их основе, без каких-либо оценочных характеристик.

Полемика, правда, была. Впрочем, скорее не полемика, а просто разоблачение попыток некоторых горе-историков представить бывшее небывшим и наоборот. Попыток, рассчитанных не на научную общественность, а на доверчивую публику и соответствующее поощрение со стороны тех, кто заинтересован в фальсификации.

А теперь попробуем представить в самом сжатом виде обстоятельства, ставшие основой событий 70-летней давности, особо отмечая то, что имеет отношение к истории Осташковского лагеря и что впервые прозвучало на тверской конференции.

Почему полицейские?

Не всем известно, что так называемое «освобождение братских народов» в сентябре 1939 года нисколько не походило на парадный марш Красной армии через территорию тогдашний Польши. Несмотря на приказ польского командования не оказывать сопротивления советским войскам, такое сопротивление стихийно возникало на всех направлениях движения советских частей. Приказ этот из-за общего разрушения системы связи в польской армии дошел далеко не до всех. К тому же полицейские соединения и корпус охраны пограничья не всегда относили этот приказ к себе. Во всяком случае, известно их весьма активное участие в обороне Гродно и Львова, а также в боях с Красной армией под Ковелем, Луцком и в других местах. В недавно вышедшей книге В.Бешанова «Красный блицкриг» течение этой не объявленной войны описано довольно подробно – с указанием всех участвовавших в ней частей и потерь, которые были не столь уж малыми.

Профессор Мисюк свое выступление посвятил польским полицейским, судьба которых на западе и востоке оказалась весьма различной. В немецкой зоне оккупации большинство сотрудников польской полиции продолжали исполнять свои прямые обязанности по поддержанию порядка на территории созданного немцами генерал-губернаторства. Те же, кто был взят в плен на востоке и попал в советский специализированный Осташковский лагерь, легли в ямы под Медным.

Так случилось не потому, что немцы оказались «гуманнее», а потому, что власти СССР видели в полицейских «служителей польской буржуазии» и, соответственно, считали их классовыми врагами. По этой логике, их «классовая чуждость» и проявилась в попытках сопротивления рабоче-крестьянской армии Советов.

Анджей Мисюк выдвигает и еще одну версию, согласно которой коммунистическое руководство СССР решило истребить полицейских, жандармов и других служителей польского государства потому, что они составляли цвет польской нации. Действительно, служба в полиции гражданам Польши, обретшей свою независимость в 1918 году, представлялась не только достойной, но и весьма почетной. Ее не чурались даже представители аристократических семей. Известно, что рядовые полицейские были неплохо профессионально подготовлены, а почти половина офицеров имела высшее образование. И все же этот откровенно националистический мотив со стороны сталинского руководства вряд ли мог иметь решающее значение. К тому же, как доказывают многие вновь открытые документы, по крайней мере до конца февраля 1940 года ни полицейских из Осташковского лагеря, ни офицеров из Старобельского и Козельского лагерей расстреливать не собирались. Мотив этого преступления, похоже, носил не только идеологический, но и международно-политический характер.

Лагерь на острове

Осташковский лагерь создавался в срочном порядке в первые же недели после перехода Красной армией польской границы. Уже 19 сентября, на третий день после начала операции, в НКВД СССР было образовано Управление по делам военнопленных, которое возглавил майор госбезопасности Петр Сопруненко. Из примерно 230-250 тысяч пленных части Красной армии передали НКВД 125 тысяч (остальные, видимо, были отпущены домой). Но и это количество разместить в восьми спешно созданных лагерях было крайне сложно. Осташковский лагерь был из них самым крупным.

Житель Осташкова Борис Федорович Карпов хорошо помнит, как пленных поляков из первого прибывшего в город эшелона вели в один из сентябрьских дней от железнодорожной станции на пристань. «Они не были похожи на пленных – тех, кого я видел потом, во время войны, — рассказывал он. – Вид их был даже несколько надменен – в красивой форме, гордые, изящные…». Совсем другими увидел их несколькими неделями позже другой осташ, Ефим Иванович Рябковский, ныне, к сожалению, покойный. 18 лет назад я записал его рассказ, опубликованный в «Тверской жизни» 4 апреля 1992 года. В октябре 1939 года 19-летним студентом рабфака Ефим Рябковский был привлечен НКВД для ведения записей на допросах пленных поляков. Эти 10-12 дней на острове Столобном запомнились ему крепко. Уже начинались заморозки, выпадал снег, а многие пленные в летней форме ночевали под открытым небом. Он видел, как по утрам собирают замерзших. Когда группу протоколистов вели из столовой, их окружали сотни голодных глаз. «Пожалуйста, пане, корочку или что-нибудь», — просили они.

На 8 октября 1939 года в Осташковском лагере числилось 9131 человек. Из них в октябре-ноябре было решено освободить 6928 человек – в основном, рядовых солдат, чьей родиной считалась Западная Украина и Западная Белоруссия (примерно половина из них – поляки). Принципиальное решение об этом Совнарком принял еще 3 октября. Одновременно с освобождением началось перемещение офицеров и полицейских в лагеря, ставшие «специальными». Одним из них, предназначенным для самой странной категории «не военных пленных», стал лагерь на острове Столобном. Сюда стали свозить полицейских из других лагерей.

31 декабря 1939 года в лагерь в сопровождении группы следователей прибыл сам Сопруненко. На тот момент здесь содержался 6291 человек.

Случилось так, что именно по Осташковскому лагерю сохранилось самое большое число архивных документов. Со ссылками на них профессор Альбин Гловацкий привел в своем докладе такие данные: из общего числа заключенных в лагере полицейских было более 5 тысяч, жандармов – 40 человек, служащих тюремной охраны – 150, пограничников – 41, гражданских лиц (!) – 105, собственно офицеров (полиции и жандармерии) – 263 человека. Среди заключенных было также 14 женщин.

Целью приезда начальника Управления по делам пленных было срочное «оформление» на пленных следственных дел. В начале марта 1940 г. 600 дел из переданных из Осташкова 6005 дел было уже рассмотрено, a «виновные» приговорены Специальной коллегией НКВД СССР к 3-8 годам лагерей на Камчатке.

Таким образом, еще в конце февраля в НКВД шла работа, никак не предусматривавшая массового расстрела пленных.

Однако 5 марта появилось ставшее теперь широко известным постановление политбюро ЦК ВКП (б) о расстреле поляков, под которым значится 6 подписей (среди них и автограф «доброго дедушки» М.И.Калинина). Что же произошло в эти дни?

Версия профессора Натальи Лебедевой

О том, почему было совершено столь масштабное преступление, получившее название Катынского, историки ХХ века спорят с тех пор, как о нем стало достоверно известно. Многие считали его бессмысленным, лишенным какой-либо, даже преступной логики, и объясняли параноидальным характером Сталина и его личной местью за поражение в советско-польской войне 1920 года, к которому сам Сталин был причастен. Однако эта «психиатрическая» версия не сообразуется с тем крутым поворотом, который произошел на грани зимы и весны 1940 года. Почему именно в эти дни Сталин вдруг решился на такую крайнюю форму мести? До этого он их расстреливать не собирался. Самое интересное, что и после, когда в занятой летом того же года Прибалтике в лапы НКВД попали тысячи интернированных там польских офицеров, с ними поступили так, как предполагали поступить с мучениками Катыни и Медного до февраля 1940 года – то есть навесили им 58-ю статью и отправили в северные лагеря. Позже, в августе 1941 года все они были «амнистированы» и призваны в польскую армию генерала Владислава Андерса [сформированную в СССР — примечание редакции HRO.org].

Чем же, в конце концов, Сталин февраля отличался от Сталина июля 1940 года?

Ответ историк Лебедева, ищет, изучая не перепады настроения диктатора, а исторические обстоятельства, которые в феврале и в июле были существенно разными.

В конце февраля завершалась бесславная «зимняя» война с Финляндией. В эти же дни советский посол в Англии Майский шлет сообщения о нарастании напряжения в отношениях с Англией и Францией и о том, что 50 тысяч английских и столько же французских добровольцев уже составили экспедиционный корпус для отправки на защиту Финляндии. 26 февраля глава польского правительства в эмиграции Сикорский открыто выражает надежду на вовлечение Англии и Франции в войну против СССР. Вероятность такого развития событий в тот момент была довольно высока.

И вот именно на следующий день, 27 февраля глава НКВД Лаврентий Берия встречается со Сталиным. Очевидным результатом этой встречи стала записка Берии, подготовленная для Сталина и датированная 29 февраля, на основе которой политбюро и приняло 5 марта решение о расстреле поляков.

Случайны ли эти совпадения во времени? И почему вообще в такой напряженный момент политбюро решает судьбу поляков, которые вроде бы не имели отношения к делам с Финляндией? Однако в политбюро, похоже, думали по-другому. Тогда многим была памятен 1918 год, когда мятеж пленных чехов едва не обрушил советскую власть в России. Советско-финская война обнаружила невысокую боеспособность и слабую техническую оснащенность Красной армии. Вооруженный конфликт с сильнейшими на тот момент европейскими державами при возможности сговора между ними и Германией, аналогичного мюнхенскому, ставил Советский Союз в крайне невыгодное положение. В этой ситуации иметь на своей территории десятки тысяч хорошо обученных и готовых сражаться за освобождение своей оккупированной страны офицеров было опасно. Об этом, то есть о настроениях пленных поляков, выявленных в ходе так называемого следствия, и докладывал Берия Сталину. Можно не сомневаться, что именно Сталин, всерьез напуганный неудачами в Финляндии и затянувшейся «странной войной» в Западной Европе, принял дрешение о расстреле поляков, приказав Берии, а потом и политбюро «оформить» его как коллективное.

Казнь

Самые жуткие подробности Катынского преступления опять же лучше всего известны по его калининско-медновской части. Их, как известно, в ходе следствия изложил один из главных действующих лиц этой истории советский генерал-чекист Дмитрий Токарев. Бывший начальник Калининского УНКВД проходил в 1990-е годвы по делу как свидетель. Обвинение ему не было предъявлено, видимо, с учетом возраста. Но память у генерала была хорошая. Он-то и поведал, как привезенных из Осташкова поляков по одному заводили в «ленинскую» комнату Управления НКВД, «оформляли», объявляли приговор и уводили в другую комнату для его исполнения. За ночь «расстрельная команда», возглавляемая комендантом НКВД Василием Блохиным, уничтожала в среднем 250 человек.

Правда, первая партия, привезенная в Калинин 5 апреля 1940 года, насчитывала 343 человека. Но за первую ночь палачи так устали, что «норму» им решено было снизить. Последний список смертников был подготовлен 19 мая. В нем было всего 8 человек. Все полковники.

Каково было Александру Третецкому, ведшему следствие от лица Главной военной прокуратуры тогда еще СССР, выслушивать все эти подробности?

Были и другие свидетели, чином поменьше Токарева, спихивавшие содеянное на не доживших до этого дня «соратников». О них генерал-майор юстиции в своем выступлении на конференции говорил вскользь, брезгливо. Не они, тоже давно уже умершие, занимали его мысли, а те, кто и сегодня изо всех сил тщится доказать недоказуемое: что не было, дескать никакого расстрела, а если и был, то это дело рук немцев, что все документы на этот счет (а их собрано уже сотни, если не тысячи!) сфальсифицированы, и что следствие, которое вел Третецкий, как раз и подобно следствию образца 1937 года. Спорить с заведомыми лжецами нет никакого смысла. Но понять их мотивы хотелось бы.

Впрочем, и это теперь неважно. Катынское преступление уже вошло в историю, и вытравить его из нее уже не удастся. А вот добавить некоторые штрихи к нему вполне возможно. Один из таких штрихов приведен в выступлении Галиной Андреенковой. Мемориальный комплекс «Катынь», в котором она работает, занялся поиском предметов, связанных с катынской трагедией. Заодно сотрудником приходится слышать – уже, естественно, в пересказе, — увиденное и услышанное случайными свидетелями. И вот такая деталь. На ближайшей к Катынскому лесу железнодорожной станции Гнездово был магазин, у которого традиционно собирались местные жители. Они-то и видели весной 1940 года, как разгружали эшелон с польскими офицерами. Самые наблюдательные запомнили, что у большинства поляков были веселые, счастливые лица. Они были уверены, что их везут на запад, то есть домой, на свободу, а здесь, на этой забытой Богом станции, всего лишь пересадка.

То, что их ждало, по-своему, но исторически достоверно показал Анджей Вайда в своем потрясающем фильме «Катынь». Жаль, немногие его видели. Когда история предстает не в масштабном батальном полотне, а в муках и переживаниях ее самого обыкновенного участника, она обжигает сильнее самых патетических речей, и никаких других доказательств своей несомненности уже не требует.